Современная идиллия - Страница 46

Я так и обомлел при этих словах, но, по счастию, Глумов не потерял присутствия духа.

— Не дело ты говоришь, Иван Тимофеич, — сказал он резонно, — во-первых, Балалайке уж двести рублей задано, а вовторых, у нас вперед так условлено, чтоб непременно быть двоеженству. А я вот что сделаю: сейчас к нему сам поеду, и не я буду, если через двадцать минут на трензеле его сюда не приведу.

Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич и старался оживить его, объявив, что "так нынче ягода дешева, так дешева — кому и вредно, и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но только что было меняло начал в ответ: "грибки, да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав:

— Ваши превосходительства! водочки! милости просим закусить, господа! не взыщите!

Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли об уфимских землях и, плавно откидывая ногами, двинулись за хозяйкой; Иван Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как боевой конь, и щелкнул себя по галстуху; даже "наш собственный корреспондент" — и тот сделал движение языком, как будто собрался его пососать. В тылу, неслышно ступая ногами, шел злополучный меняло.

У закусочного стола нас встретил Редедя, но не сразу допустил до водки, а сначала сам посмаковал понемногу от каждого сорта (при этом он один глаз зажмуривал, а другим стрелял в пространство, точно провидел вдали бог весть какие перспективы) и, наконец, остановившись на зорной, сделал капельмейстерский жест руками:

— Можете смело!

То же самое проделал он и над закусками: всякого сорта пожевал, объясняя при каждом куске, в чем заключаются его достоинства и какие могут быть недостатки. Какая должна быть селедка, ежели она селедка, и какой должен быть балык, ежели он балык. А так как замечания свои он, сверх того, скрашивал рассказами из жизни достопримечательных русских людей, то закусывание получало разумно-исторический характер, и не прошло десяти минут, как уже мы отлично знали всю русскую историю осьмнадцатого столетия, а благодаря новым закусочным подкреплениям — надеялись узнать, что происходило и дальше.

— И где вы, Фаина Егоровна, такое сокровище отыскали? — спросил восхищенный Перекусихин 1-й, указывая на Редедю.

— Сам пришел, — очень мило нашлась невеста.

— Он у нас, вашество, Аника-воин, долго на одном месте не усидит! — отозвался старый меняло, — из похода, да и опять в поход… Вот и теперь фараоны зовут…

— Скажите! и выгодно это? — обратился Перекусихин 2-й к Редеде.

— Как вам сказать… Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов на сто тысяч верст, взад и вперед, получил. На осьмнадцать лошадей по три копейки на каждую — сочтите, сколько денег-то будет? На станциях между тем ямщики и прогонов не хотят получать, а только «ура» кричат… А потом еще суточные по положению, да подъемные, да к родственникам по дороге заехать…

— Одного военачальника я знал, так тот, кроме прогонов, еще на «милую» тысяч сто выпросил, — сказал свое слово Очищенный.

— И это бывает, — согласился Редедя.

— Тсс… А хорошая это сторона… Зулусия?

— Такая, вашество, сторона! такая сторона! Отдай все, да и мало!

— И все там есть? икра, например, балык, селедка… все как следует?

— Всего вдоволь. И все втуне, все равно как у нас богатства в недрах земли. И много, да приступиться не знаем. Так и они. Осетрины не едят, сардинок не едят, а вот змеи, скорпионы, летучие мыши — это у них первое лакомство!

— Ах-ах-ах!

Покуда шел этот разговор, Фаинушка отвела меня в сторону и вполголоса допрашивала:

— Это приятель ваш… вот который сейчас за Балалайкиным уехал?

— Да, приятель.

— Какой он смешной!

— Что так?

— Давеча я всего два слова сказала, а он уж и размок: глаза зажмурил, чуть не свалился… хоть бы людей постыдился!

Она стояла передо мной, держа двумя пальчиками кусок балыка и отщипывая от него микроскопические кусочки своими ровными белыми зубами. Очевидно, что поступок Глумова не только не возмущал ее а, скорее, даже нравился; но с какой целью она завела этот разговор? Были ли слова ее фразой, случайно брошенной, чтоб занять гостя, или же они предвещали перемену в судьбе моего друга?

— А у нас сегодня Полкан Самсоныч к фараонам уезжает, — продолжала она, не глядя на меня.

— Сегодня?

— Да; отпразднуем свадьбу у Завитаева, а оттуда поедем на машину проводить.

— А жалко вам его?

— Мне-то? закусывает он слишком уж часто… Надоел.

— А вам нужно…

— Ничего мне не нужно, а вот скажите вашему приятелю, чтоб он за обедом подле меня сел. Я хочу ему на ушко одно слово…

Она подняла глаза и не договорила. Перекусихин 1-й отделился от закусывающих и, меланхолически склонив набок голову, обстреливал ее взорами.

Произошла немая сцена.

— Вот кабы мне полководцеву-то квартирку!.. — без слов ходатайствовал тайный советник.

— Отдана! — тоже без слов, но твердо и отчетливо ответила Фаинушка.

Тут только я понял, какое великое будущее открывается перед Глумовым.

XIII

Боевая репутация Редеди была в значительной мере преувеличена. Товарищи его по дворянскому полку, правда, утверждали, что он считал за собой несколько лихих стычек в Ташкенте, но при этом как-то никогда достаточно не разъяснялось, в географическом ли Ташкенте происходили эти стычки, или в трактире Ташкент, что за Нарвскою заставой. Начальство, однако ж, не особенно ценило подвиги Редеди и довольно медленно производило его в чины, так что сорока пяти лет от роду он имел только полковничий чин. Наскучив начальственным равнодушием, он переменил род деятельности и направился, в качестве обрусителя, в западный край. Тут он сразу ознаменовал себя тем, что произвел сильную рекогносцировку между жидами и, сбив их с позиций, возвратился восвояси, обремененный добычей. Но и этот подвиг не был оценен. Тогда он вышел в «чистую» и напечатал во всех газетах следующее объявление: